Сергей Алексеев - Скорбящая вдова [=Молился Богу Сатана]
– Ты сатана! Признал тебя! Сгинь, пропади, нечистый!
Паисий к каменке склонился и, уголек достав рукою голой, табак свой раскурил.
– Признал, признал меня, ревнитель благочестья. А то чего же не признать? Сколь сварились с тобой, сколь копий поломали… Ох-хо-хо-ох! Уж думал, не сведет судьба, да ты меня позвал!
– Да я не звал! Вот я тебя крестом! Святой молитвой!..
– Неужто старый стал? – вздохнул антихрист. – Ослышался, поди… Не ты ли поминал меня, егда тебе открылась истина: «Молился Богу сатана и вымолил Россию для мучений»? Уж, подтверди, коль ты сие сказал.
– Сказал, – признался Аввакум, нательник сжав в кулак.
– Ну вот, добро, что не отрекся от слов своих. Ты помянул меня, и я в тот час явился, чтоб утвердить сие. Ты прав, распоп, молился к Богу я и вымолил. Знать, я прилежен был и истово молился, коли Господь меня услышал. Теперь помысли, чье слово Господу слышней? Вас, православных, или мое, суть, Князя Тьмы?
– Изыди вон, проклятый! – чернилами плеснул – антихрист увернулся.
– Не прогоняй, коль звал, – и засмеялся. – Поелику господь в твои уста свои слова влагает, так не страшись меня, не лей чернил, аще и пригодятся. А ну, сразись со мной? Иль дух в тебе иссяк? Ты же со мной сражался? По всей Москве, на площадях, с амвона, что ты кричал? Митрополит табашный? Суть, сатана?.. Но кто меня признал? И кто тебе поверил?
– Увы, увы мне! Народ наш чист и посему доверчив. Егда из-за моря явившись, Князь Тьмы наденет ризы, знать имя ему отче. А коль отец, знать прав, дурного не глаголит и посему табак вонючий твой почудится за благо! О горе, горе мне! С тобой сражаясь, я мыслил просветить народ, чтоб отделял зерно от плевел, да все напрасно. Святые люди, право слово!
Антихрист дымом пышкнул, засмеялся:
– Не потому ль Господь и отдал мне Россию? На что Ему доверчивый народ, что, не задумываясь, ряженому верит? Ужели мало в мире народов хитроумных и сметливых, вести которых за собой составит честь и Богу? А прямодушные… Они просты и безыскусны, глаза таращат, в рот глядят. И ими управлять зело большая скука. Господь того и ждал, егда я преклонюсь пред ним, замолвлю слово и заберу Россию под свою десницу.
– Чтоб мучить? – вскинулся распоп. – Ты лжешь, треклятый! Не верю я тебе! Господь всемилостив, и чтоб любя всех нищих и блаженных, вдруг бросил их на произвол судьбы? Тебе отдал?!. Не верю, дьявол! Да ведаешь ли ты, что Русь, суть нива Божья, где сеется и процветает Христова вера и любовь? Где зреет Его плод? Не ведаешь, так знай! И кто тебе поверит, что Всевышний вдруг отдал свою ниву вору мира? На муки смертные?!
– Но ты поверил мне?
– Я?
– Ты, ты, Петрович. Что здесь написано? – и взял с колоды лист. – «Молился Богу сатана и вымолил Россию для мучений»… Позри, твоя рука?
– Моя рука, – промолвил он со страхом.
– Да видит Бог, твоя! Коль написал, прочтут потомки. И поверят, и обвинят меня. Ты ж не холоп, не простолюдин – суть, Аввакум Петров! А я? Я ж малый вовсе и по сути, персть, и зреть меня возможно лишь в потоке света, коль око востро. Но и сие досужий вымысел. Открою тебе тайну, коль еще не знаешь. Сказать по правде, меня вовсе нет!
– Ах, ряженый обманщик! Меня не проведешь. Коль зрю тебя с рогами и копытом, ты есть, Зло Мира! И от тебя идет скверна из края в край, по всей России!
– Ну, будет, Аввакум, – Княз Тьмы печально засмеялся. – Эх, был бы я, все в Божьем царстве было в по иному. А ныне что? Господь один, как перст, но вас же много! Все молятся, кричат, взывают – дай! Дай хлеба, блага, радости, дождя иль снега. Егда тепло, дай хлада, а хлад царит – тепла. Как угодить вам, люди? Ужель доселе вы не вняли, мир суть таков, как создал Бог? И все по его воле? Нет, молятся и лбом по половицам – дай! Язычники вы суть, не христиане. Иль может, вовсе веры нет… А был бы дьявол сущ, в миг бы позрели Бога!
– Постой, но кто же есть? – душа насторожилась, словно смерть пришла.
– Господь есть сущ, Всевышний. И боле никого!
– А как же сатана?
– Да нет его! Ни сатаны, ни дьявола, ни Князя Тьмы, ни ангела, упавшего на землю. А равно и антихриста! И мелких бесов нет, чертей и прочей нечисти. Все вымысел, как су, рога, копыта. Нет зла на белом свете как такового, ибо правит Бог.
– Ты лжешь, Паисий! Хочешь скрыться и убедить меня, что нет антихриста от сотворенья мира, а значит, нет и зла? Но вот оно, повсюду! Иль ты не зришь его?
– Зло есть, распоп, и много. Устал уж зреть его…
– И кто же правит злом, коли не дьявол? Ужели скажешь, Бог?
– От Бога лишь любовь, от человека – зло, – потряс бумагой. – Позри сюда, кто написал? «Молился Богу сатана…»
Распоп бумагу выхватил и в клочья разорвал.
– Я сотворил сие и уничтожил! Но от кого мне было откровенье? Кто начертал слова?
– Твоя гордыня!
– Да я смирен, как агнец! Ты наустил! Ты надоумил, рукой моею намарал!
Князь Тьмы отпрянул, изумился.
– Почто же я? Уволь уж, право! Привыкли, Божьи дети, чуть что худое – дьявол! А я и знать не знал, покуда не услышал из уст твоих сие.
– Ага, признался! Ты суть – дьявол! И от тебя исходит зло!
– Се верно, дьявол я…
– А что же споришь?
– Но порожден не Богом, коль исходить из истины, что мир сей создан Им. Не падший ангел я!
– Известно мне, кто ты. Есть истины иные, ученье суть, святых отцов. Они же пишут о тебе и называют сатаною, суть, Князем Тьмы! Или ошиблись старцы, оболгали?
– Ох уж, отцы святые! Они были, как ты, неистовы, и тако же творили. Меня же вознесли, дабы пугать народ и в крепости держать. Чуть в сторону ступил, уж говорят, продался дьяволу, расписка кровью и на костер его. Или, к примеру, дева красна была от рода – Господь узрел и наградил! – в тот час же скажут на меня и поведут в огонь. Чего уж там! Сии отцы святые любовь земную, совокупленье, продолженье рода и то отдали сатане! Но сам помысли, ты же веришь в Бога, коль создан ты по образу и подобию, возможно ль, чтобы уд твой поганым был и мерзким? Ужо перестарались! Так и со мной. Эк, вознесли, чуть ли не вровень с Богом! А в самом деле нет меня…
– Добро, коль ты не созданье Божье, то откуда взялся? Чье отродье?
– Ох, отче Аввакум, твое.
– Мое?!
– Ты породил меня – позри, яко силен? И образ твой, позри?
И вдруг преобразился! Стоял табашник, вор, а стал священник православный – иконописный лик и ряса со крестом. Хоть Аввакум давно не зрел себя в зерцале, однако же признал – ей-ей, как в молодые годы!
– Я много чад родил, но токмо не тебя! – не дрогнув, вымолвил распоп. – А что похож – известно всем, какой ты лицедей.
– Я суть твоя другая, однако плоть от плоти! Я изначально был в тебе, как семя, как гнида, в коже был. Егда же вышел, ты вскормил меня, удобрил почву, и я возрос. А ну-ка, вспомни, Аввакум, с лет каких ты гнев испытал и злость или иной порок? Пожалуй, с отроческих, егда родитель твой, священник, напившись зелья, учил супонью и запирал в чулан. Безвинно бил, и ты гневился, чем пестовал меня. А сам казнил ли прихожан? Кого ты плетью высек посередине храма? – он вынул рукопись из-под колоды и полистал ее. – Вот се ты пишешь сам, как сек, и как секли тебя. Но здесь неясность есть, за что озлобился народ, что тысячей пришел, чтобы убить тебя? Ты рещешь, дьявол научил попов и мужиков, и баб, но ей же ей, я не учил! Я малый был в тебе, по сути, отрок. И все одно, толпою навалились и убили, под избу бросив. По Божьей воле токмо жив остался. Ох, злобен был, егда очнулся! Рвал и метал! И вот тогда возрос я, возмужал! Ну, а когда хулил царя и поносил попов-отступников, я взматерел и стал воистину суть дьявол.
– Ужели я вскормил тебя в своей душе? Свят-свят…
– На сей раз угадал! Вскормил, отец, а посему я всюду за тобой, куда бы ноги ни вели.
– И всякий смертный так? За каждым тень бредет?
– Не всякий, Аввакум. В ином я оживу, а он, ну, впрямь тишайший! Не то, что злобится – не забранится. Воистину божественного нрава! И вот тогда я сам не свой, ни почвы, ни кормленья. Итог же – суть, преображенье. Не дьявол боле я, а имя рещат – совесть. Две ипостаси мне отпущено и две судьбы – иль зло, иль совесть, но выбрать не имею права. За вами выбор, за людьми.
– Я ратовал за совесть…
– Ох, припоздал, добро ли исправлять? Я стар уже, закоренел во зле…
– Тебя исторгну! Изыди прочь!
– Ты многих уж исторг. Кого в огонь послал, кого на дыбу. Здесь у тебя вдова была. Вон, четки обронила… Ты и ее исторг. А ныне где она? Что с нею сотворилось?.. Не ведаешь, однако думы гложут, кто мучает Россию…
В ту зимнюю ночь метелило, ни луны и ни звезд, да светло на Ямском дворе от костров, будто в масленицу. Марию, монахиню беглую, к огню подвели.
– Зри!
Воротынский сорочку сорвал, надругавшись над иноческой непорочностью.
– Зри, вдова!
Руки бечевкой стянули, и птицей забилась душа – ужели живьем сожгут? Но нет, веревку с дыбы спустили и вздернули над огнем.
